Четыре класса начальной школы я окончила в 1954 году. Недавно умер Сталин, почитаемый народом почти за бога. Ещё висели повсюду его портреты и не забылись песни о гениальном вожде всех народов, мудрейшем учителе: ”От края до края по горным вершинам, где гордый орёл совершает полёт, о Сталине мудром, родном и любимом прекрасную песню слагает народ”. Его тело поместили в Мавзолей рядом с Лениным, и толпы людей со всех концов страны шли поклониться его праху.

Вскоре зазвучали фамилии Булганина, Хрущёва, Маленкова, которые где-то там далеко в Москве за стенами Кремля делили власть над огромной великой страной. Дошли до нашей провинции и слухи о низвергнутом Лаврентии Берия. Его изображения я не раз видела в газетах среди стоящих на трибуне мавзолея престарелых вождей, приветствующих традиционные ноябрьские и майские демонстрации. Среди кремлёвских "небожителей” Берия выделялся зловещим обликом. Его острые глаза из-под огромных очков и нахлобученная на лоб широкополая шляпа вызывали во мне почти первобытный страх. Не зная толком, в чём истинно был виноват этот человек, я вслед за другими повторяла ходящий в народе иронический стишок: ”Берия, Берия, вышел из доверия, а товарищ Маленков надавал ему пинков. Не хотел сидеть в Кремле – посиди теперь в тюрьме”. Когда стало известно о расстреле опального властителя, конец этого опуса стал звучать так: ” Не хотел сидеть в Кремле – полежи теперь в земле”.

Нас, детей, с младенчества учили благоговеть перед великим Сталиным и внушали, что наша Родина самая лучшая и счастливая на земле. Мы вслед за всеми пели: "Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек”. И вдруг в 1956 году я с удивлением и ужасом услышала о культе личности, о захлестнувших страну репрессиях и о миллионах загубленных жизней, среди которых был и мой ни в чем не повинный дед. Наступала другая эпоха.

Большие перемены

Когда страной недолго правил Георгий Маленков, народ ощутил некоторые перемены к лучшему. В магазинах стало больше товаров: продуктов, посуды, тканей, галантерейных изделий. Овощи, которые раньше продавались только на рынке, теперь появились и на прилавках магазинов. Говорили, что при Маленкове был вдвое снижен грабительский налог с крестьян, поэтому был популярен такой стишок: ”Пришёл Маленков - поели блинков”.

Мне запомнилось, как мы с тётей, бабушкой и моей двоюродной сестрёнкой Валечкой зашли в магазин и на унылых ранее прилавках увидели множество красивых чашечек, тарелочек, вазочек, ленточек и других ярких товаров, показавшихся нам диковинными. Тётя купила нам с Валечкой по фарфоровой вазочке, мне с красными цветами, а Валечке с голубыми. Лет через сорок эта любимая мною вазочка разбилась.

Ещё одной очень существенной переменой стала реформа образования 1954 года. Школа, где я окончила первые четыре класса, тогда называлась "средняя женская школа № 33”. Стояла она на Вые, одном из окраинных районов Нижнего Тагила. Все мальчики Выи учились в 23-й школе, проходя мимо которой я всякий раз в некотором волнении смотрела на бегающих по её двору громогласных сорванцов. Когда в сентябре 1954-го года я пошла в 5-й класс, ввели совместное обучение девочек и мальчиков. Четвёртые ”А” и ”Б” классы расформировали, и лучших учениц обеих классов объединили в 5-А класс. Остальных определили в класс ”Б”. В оба класса добавили несколько мальчиков из 23-й школы, но представителей сильного пола все годы моей учёбы было значительно меньше, чем девочек.

К моему удивлению, кроме наших двух классов, в школе появились 5-В и 5-Г с непонятно откуда взявшимися многочисленными детьми. Классные комнаты пятых классов располагались на третьем этаже, и на переменах было так много народу, что по коридору трудно было пройти. Особенно колоритные ученики были в 5-Г. Многие дети там были явно старше 11 лет. Среди всех выделялся Витя Кинслер, высокий широкоплечий мальчик на вид лет тринадцати с красивыми чертами лица восточного типа и чёрными, как смоль, волнистыми волосами. Я забыла все фамилии учеников параллельных классов, и даже их лица, а этого мальчика запомнила. У него была очень яркая внешность и шумный весёлый нрав. Всегда улыбающийся, розовощёкий, он на всех переменах бегал по коридору, вызывая замечания проходивших мимо учителей.

Как я потом поняла, 5-В состоял из выпускников начальной школы, расположенной в районе посёлка Лебяжинского рудника, а ученики 5-Г были детьми репрессированных и спецпереселенцев, живших в закрытых посёлках Тагиллага и занятых на лесоповале. Там эти дети окончили начальную школу, а больше учиться в тех местах было негде. После смерти Сталина детям репрессированных разрешили продолжить образование. Ребята эти жили в неблагоустроенном интернате. Несмотря на то, что среди них было много переростков, им в столь юном возрасте было трудно жить и учиться в отрыве от семьи. Успеваемость и дисциплина в 5-Г была значительно ниже, чем в нашем классе "А”. Через год на Вые построили школу-семилетку № 71, и классы "В” и "Г” перевели туда.

Классным руководителем в нашем 5-А классе была Валентина Николаевна Виноградова, изящная женщина лет тридцати невысокого роста, чуть повыше нас. Чтобы казаться выше, она всегда носила обувь на высоких каблуках и причёску из кос, уложенных на голове кокошником. Валентина Николаевна вела в нашем классе математику и умело справлялась с дисциплиной.

Наши мальчишки

По своей природе дети 11-12 лет, особенно мальчишки, очень подвижны, и усидеть на месте в течение 45 минут урока для многих почти невыполнимая задача. Лишь только звенел звонок на перемену, в классе поднимался невообразимый гвалт. Мальчишки начинали бегать по классу, перепрыгивая через парты, запускать бумажных птиц, дёргать девочек за косы. Поднимался визг. Дежурные выгоняли шалунов в коридор, по которому страшно было гулять из-за опасения быть сбитыми бегающими сорванцами. Для меня, привыкшей к степенным нравам тихой женской школы, всё это было дико.

Мальчишки нашего класса все, как на подбор, были низкорослыми, шустрыми и слишком шумными. Особенно выделялся среди всех бойким нравом Валера Черкасов, живший со мной в одном доме в соседнем подъезде. Он был старшим сыном в семье, где росло пятеро детей. Это была единственная многодетная семья в моём окружении. Впоследствии Валера стал бравым моряком-подводником.

Моими одноклассниками были симпатичный брюнет Валера Струин, молчаливый Коля Устюгов, Валера Варенцев, жизнерадостный обладатель кудрявой шевелюры соломенного цвета, флегматичный Саша Бусыгин, Саша Широков со скуластым веснушчатым лицом.

Среди мальчиков сразу бросался в глаза Игорь Беляев. Он был курчавым, круглолицым, румяным и походил на хорошенькую девочку. Однажды погожим осенним днём, кажется, это было в шестом классе, мы гуляли по улице большой компанией одноклассников, и кто-то предложил нарядить Игоря девочкой. Зашли домой к одной подружке, нашли подходящее платье, надели на Игоря, а на его светло-русые кудри нацепили бантик. Он не возражал. С переодетым Игорем мы пошли дальше бродить по улицам. Прохожие удивлённо глядели вслед странной компании.

Видным и смышленым мальчиком был Юра Яговитин, обладатель очень густых волнистых волос. Его семья жила в частном доме недалеко от школы. С первых же дней он начал придумывать всем прозвища и дразнить. Моя фамилия была Титова, и при виде меня, он непременно громко кричал: ”Тит, пойдём молотить - брюхо болит. Тит, пойдём кашу есть – где моя большая ложка?” Я не очень обижалась, но меня раздражали эти постоянные насмешки. Другого одноклассника, тихого и скромного мальчика Валеру Бородина, он часто дразнил: ”Бородин, у матери один”. Валера действительно был единственным ребёнком в семье, но и у Юры тоже не было ни братьев, ни сестёр.

Валера Бородин запомнился тем, что в разговорах на переменах часто произносил такие фразы: ”Американский образ жизни” и "Давайте создадим джаз-банду”.

Чуть позже в классе появился Гена Гаттих, красивый русоволосый мальчик. У него был такой же видный старший брат, который часто заглядывал в наш класс проведать Гену. К сожалению, оба брата учились в нашей школе недолго. Так же недолго задержались в классе интеллигентный мальчик Жора Неволин и высокий худенький Стасик Литвяк с яркими веснушками на румяном лице. Стасик очень нравился многим нашим девочкам, но я не разделяла их симпатии. Он казался мне слишком заносчивым.

Об учителях

В пятом классе вместо одной учительницы стало несколько, и появились новые дисциплины. Изучение алгебры, истории и географии меня радовало, а вот за английский язык я волновалась. Мне казалось невозможным изучить совсем незнакомый язык так, чтобы разговаривать и читать на нём. Как ни печально, но мои опасения были не напрасны. Несмотря на многолетнее изучение, английский язык я так и не освоила, как, впрочем, и почти все мои сверстники. То ли методика была порочной, то ли такие мы все оказались неспособные.

Английский язык у нас вела пожилая женщина, разительно отличавшаяся ото всех других учителей внешностью, причёской, манерой поведения и интонацией голоса. Много позже я узнала, что Мария Николаевна Иванова была родом из дворянской семьи. Её отец был инженером, принимавшим участие в постройке КВЖД. Она выросла и получила образование в столице империи, а после революции вместе с матерью эмигрировала и долгие годы жила в Харбине, а затем в Шанхае. На свою беду, она после войны вместе со многими другими эмигрантами изъявила желание вернуться в Россию, где ей не разрешили жить ни в столице, ни в областных центрах, и она доживала свой век в одиночестве и стеснённых бытовых условиях под неусыпным надзором доблестных органов.

Обучение английскому сразу началось с грамматики. Это было бы хорошо, если бы мы имели хоть какой-то словарный запас. А без него сухие грамматические построения были многим непонятны. По характеру Мария Николаевна была слишком мягкая и интеллигентная для нравов рабочей окраины индустриального города, где мы жили. На её уроках вечно стоял шум, летали бумажные голуби, а однажды кто-то подсыпал учительнице на стул горсть кнопок. Она в слезах вышла из класса. Я не принимала в таких проделках участия, но и ничего не сделала, чтобы предотвратить издевательства над пожилой женщиной. До сих пор, вспоминая Марию Николаевну, меня терзают стыд и раскаяние. Потом были разборки поведения, вызовы родителей и классные собрания. Дисциплина улучшилась, но всё равно была далека от идеала.

В параллельных классах английский вела молодая красивая женщина Людмила Карповна. Она же была и классным руководителем класса "Б”. Я часто любовалась её стройной фигуркой и красивыми нарядами, особенно эффектной шубкой с белым, как снег, воротником и такой же шапочкой. Как впоследствии оказалось, знание английского в классе "Б” было значительно лучше, чем в нашем более благополучном классе.

Года через два Мария Николаевна ушла на пенсию, и у нас сменилось несколько учителей английского языка. Почему-то никто из них у нас долго не задерживался, возможно, из-за нашего дремучего незнания. Особенно запомнилась одна учительница, имя которой я вспомнить не могла. Это была высокая женщина лет тридцати пяти со звучным голосом и властным характером. Вспоминая её, я не могу понять природу того, почему у одних учителей на уроках царит тишина, а другие, как ни стараются, не могут совладать с дисциплиной. Эта учительница никого не наказывала, не повышала голоса, не вызывала в школу родителей, не ставила двойки за плохое поведение, но на её уроках всегда была мёртвая тишина, и даже самые отъявленные хулиганы сидели смирно, не смея пошевелиться. Закоренелые лентяи лихорадочно зубрили английские слова, готовясь к её уроку. Почему её панически боялись даже самые бойкие мальчишки, осталось для меня загадкой. К сожалению, а может быть и к счастью, эта удивительная учительница тоже долго у нас не задержалась.

Историю у нас вела Нина Андреевна, которая мне казалась красивой, хотя моя подруга Люда Рябинина так не считала. Свой интересный предмет Нина Андреевна читала как-то скучно, зато на следующий год, когда вместо Нины Андреевны историю стала преподавать Бетти Исааковна, стало очень интересно. У Бетти Исааковны, весьма полной яркой брюнетки лет сорока, энергия била через край. Она решила поставить в нашем классе спектакль на тему древней Руси. Все воодушевлённо готовились, шили костюмы, зачем-то фотографировали иллюстрации из учебников, учили слова. Мне поручили роль княгини. Но незадолго до спектакля я заболела, и роль отдали нашей отличнице Неле Шишкиной, красивой девочке с длинными косами.

О Степановых и "Ване-ляме”

В начальной школе я каждую осень подолгу болела. В пятом же классе осенью хворь меня миновала, но весной я всё же слегла с тяжёлой ангиной. Вызванная домой врач предположила поначалу даже, что это дифтерия. Когда мне стало чуть легче, меня навестили подружки. "Ой, а в нашем в классе появился новенький, Валера Степанов, симпатичный такой!” - наперебой рассказали мне они. Придя в школу после болезни, я увидела этого мальчика. В отличие от других, он был высокий, видный, и вёл себя не так шумно, как остальные. Когда мы все вместе после уроков пошли домой, оказалось, что он жил в том же доме, что и я, в соседнем подъезде на первом этаже. Как я узнала позже, его мать, жившая в другом городе, послала сына, якобы отбившегося от рук, для исправления в семью отца своего бывшего мужа. Валера хоть и не очень блестяще учился, но никогда не нарушал дисциплину. Его дед, преподававший в нашей школе рисование и черчение, был очень строг и держал своего внука в ежовых рукавицах.

Дед Валеры, Алексей Фёдорович, был очень колоритной фигурой. Этот был седой старик с военной выправкой. Много позже я узнала, что он действительно был раньше военным, участником I Мировой и Гражданской войн. Когда он повышал голос на шалунов, его звучный раскатистый бас гремел по всей школе. За это ученики прозвали его "Граммофоном”. На его уроках всегда царила тишина. Даже хулиганы сидели тихо, как мыши. Преподавал он и в нашем классе. Однажды он дал задание нарисовать ель. Я очень, старалась, но учитель поставил мне четвёрку, сказав при этом, что моя ель слишком шаблонная. Я не знала тогда, что означает это слово, и полезла за разъяснением в словарь Ожегова, который мне только что подарил папа.

Дочь "Граммофона”, Маргарита Алексеевна, миловидная миниатюрная женщина лет тридцати, преподавала физику в той же школе. С шестого класса она учила и нас. А её муж, Рафаил Леопольдович, из ссыльных немцев, которых в нашем городе было много, был учителем физкультуры. Когда летом я поехала в пионерский лагерь, он работал там физруком.

Через несколько месяцев Маргарита Алексеевна ушла в декретный отпуск, и вместо неё физику у нас стал преподавать учитель, которого ещё за много лет до нас ученики прозвали ”Ваней-лямой”. Эта кличка передавалась школьниками из поколения, в поколение. Что означает слово ”ляма” ни я, ни мои подружки не знали, но прозвище это очень ему подходило. Позже в словаре Даля я прочла, что "ляма” означает мямля, вялый, слабый, разиня. Что-то такое было в этом довольно симпатичном ещё не старом человеке.

Однажды на уроке физики я по незнанию прицепила провод не к той клемме. Посыпались искры. Я очень испугалась, а учитель закричал на меня: ”Вы же чуть не испортили прибор! Судить вас будут товарищеским судом!” Я была подавлена. Конечно, я была виновата, но не до такой же степени! Пусть бы поставил двойку, но зачем же судить! Впрочем, никакого суда надо мной не было.

"Вильямс”

В октябре 1955 года в нашем шестом классе появился ещё один новенький, Витя Хрущёв. Валентина Николаевна, знакомясь с ним, сказала: ”О! Какая знаменитая фамилия!” Витя был однофамильцем Никиты Сергеевича Хрущёва, недавно пришедшего к власти после недолгого, но памятного правления Георгия Маленкова. Тогда генсек ещё не насаждал везде кукурузу и не успел постучать ботинком по трибуне ООН.

Семья Вити жила где-то в сельской местности нашей области. Его родители, желающие дать сыну образование лучше, чем в той деревне, послали своего старшего сына в наш город, где жили его бабушка и тётя. С той поры Витя учился в нашем классе вплоть до окончания школы. Тогда я по малолетству не думала, что ему, наверное, было не очень комфортно с двенадцати лет по девять месяцев в году жить без родителей, хотя и с родной бабушкой.

Раньше Витя учил немецкий язык, который в нашем классе не преподавали. Ему срочно пришлось переучиваться. Очень скоро он не только догнал, но и перегнал многих из нас. Вообще, Витя учился очень хорошо, немного не дотянув до круглого отличника. Кроме того, он поступил в музыкальную школу по классу баяна, где тоже весьма преуспел.

В учебнике ботаники за шестой класс был напечатан портрет учёного Вильямса, пожилого лысого человека в очках. Знаменитый почвовед был изображён в профиль. Кто-то из мальчишек заметил, что Витя, который носил очки и, как и все другие школьники тех лет, был острижен ”под ноль”, поразительно похож на портрет этого приверженца травопольной системы земледелия. С той поры Витю прозвали "Вильямсом”.

Витя был красивым высоким брюнетом интеллигентного вида с огромными карими глазами. В него сразу же влюбились почти все девочки нашего класса. Я тоже тайно и безответно вздыхала по нему много лет, правда, с некоторыми перерывами на другие увлечения.

Витя вёл себя степенно, но иногда и он шалил. Однажды на перемене он нацепил на пальцы проволочные крючки, растопырил пальцы и, выпучив глаза, изобразил хищную птицу. В таком виде он бегал по классу, пугая девчонок. В другой раз, цитируя недавно прошедшую по радио юмористическую передачу, он, встав в эффектную позу, изрёк: ”Хи-хи-с, сказала Красная Шапочка и дохнула на волка винным перегаром”. Фраза эта вызвала дружный смех окружающих. Этот перл он с неизменным успехом повторял и позже, сопровождая слова выразительной жестикуляцией.

Как-то в школе для предстоящего смотра художественной самодеятельности организовали хор, и всех учеников, имеющих музыкальный слух, обязали в нём петь. Одна из песен была шуточной и начиналась с таких слов: ”Ухти-ухти, кто идёт, кто по берегу бредёт? Лапоть - чудо богатырь, с ним соломинка и пузырь. Надо речку переплыть, что тут делать, как тут быть?” Вторые голоса, при этом должны были тянуть на низких нотах такую фразу: "Ухти-ухти, ухти-ухти”. Витя, не желающий петь в хоре, подговорил ребят, и они вместо ”ухти-ухти” дружно затянули: "Ой, не надо, ой, не надо…”. Под дружный хохот хористов, шалунов тут же изгнали из зала, чего они и добивались. Кары последовали незамедлительно: всем написали замечания в дневники, долго ругали и вызывали в школу родителей.

Витя жил в соседнем со мной доме, но почему-то за все годы учёбы мы с ним ни разу не возвращались из школы вместе, не гуляли на улице, не разговаривали по душам. Он мне очень нравился, но при виде него я теряла дар речи. Я так и не узнала, кто его родители, и почему они жили в сельской местности. Только на выпускном вечере в 10-м классе я первый и последний раз увидела его красивую маму и интеллигентного отца, на которого Витя был очень похож.

Трудный быт

Ни у кого из моих одноклассников в семьях не было ни стиральных машин, ни холодильников, хотя мы уже слышали об их существовании и обсуждали, насколько эти чудо-приборы могли бы облегчить быт. Наши мамы стирали в корытах, шоркая бельё об оцинкованную волнистую доску. В частных домах были погреба, а в наших квартирах хранить продукты было негде. В холодное время года мясо и рыбу заворачивали в газету, клали в авоську, которую подвешивали на гвоздь, вбитый в оконную раму, и перебрасывали за форточку. Когда дул ветер, авоська с продуктами стучала по окну, и мы боялись, как бы не разбилось стекло. О существовании полиэтиленовых пакетов тогда даже не догадывались. Кастрюльки с супом ставили между входными дверями, где было прохладно. Летом готовили ровно столько, сколько съедали за один приём пищи, иначе продукты портились.

Ни ванн, ни горячей воды в наших благоустроенных квартирах тоже не было. Газ в нашем городе появился только в начале 60-х годов, когда к Тагилу подвели ветку газопровода ”Бухара-Урал”. Приготовление горячей пищи было очень непростой проблемой. Нужно было либо топить кухонную плиту, для чего заготавливать и где-то хранить дрова или уголь, либо готовить на маломощной электроплитке.

Чтобы приготовить завтрак к уходу папы на работу, моя работающая мама вставала в 5 часов утра, настолько медленно нагревалась спираль на нашей электроплитке. Однажды к нам приехали погостить родственники из Свердловска. Увидев мамины мучения, они посоветовали приобрести керосинку. Вскоре мама купила две керосинки. Процесс готовки значительно ускорился, но в квартире стало противно пахнуть керосином. Песни

В начале 50-х, когда мы переехали в новую отдельную квартиру на улице Черемшанской, папа купил небольшой радиоприёмник взамен черной ”тарелки”, а года через три мы приобрели радиолу, то есть радиоприёмник с электрофоном, что в те годы считалось ”круто”. Электрофоны только-только начали вытеснять патефоны. Мама сразу же купила несколько граммофонных пластинок. Они были на 78 оборотов, толстые, тяжёлые и очень хрупкие. На каждой пластинке было записано только два произведения, на одной и на другой стороне. Долгоиграющие виниловые пластинки на 33 оборота появились значительно позже.

Из открытых окон в нашем квартале отовсюду звучали записи вальсов ”Дунайские волны” и ”Амурские волны”, песен Лидии Руслановой, Леонида Утёсова, Марка Бернеса. Очень красиво исполнял ”Амурские волны” хор студентов Уральского университета. Моей маме очень нравился мелодичный и нежный ”Вальс цветов”. Но самой популярной была Клавдия Шульженко, особенно её песня ”Голубка”: "… Где б ты ни плавал, всюду к тебе, мой милый, я прилечу голубкой сизокрылой. Парус я твой найду над волной морскою, ты мои перья нежно погладь рукою… ”. Мои тёти обожали эту песню. Нравилась им в исполнении Шульженко и песня ”Простая девчонка”: "Говорят, я простая девчонка из далёкого предместья Мадрида и в шумных кварталах мне не место, где смех, веселье и суета… ”.

Очень популярной в те годы была песня ”Бесаме мучо”. Через много лет я узнала, что её написала юная мексиканка Консуэло Веласкес. Эта чудесная мелодия не забылась и сейчас. Песню эту я впервые услышала в исполнении почти забытой ныне замечательной певицы Ружены Сикоры, чешки, жившей в СССР. В русской интерпретации песня называлась ”Гордый мой”. Начиналась она так: ”Гордый мой! Люди несмело мне говорят, что на свадьбу созвал ты гостей. Гордый мой, как я сумела слёзы сдержать и печали не выдать своей…”. Мама очень любила и часто напевала эту песню. Позже появился студенческий вариант слов: ”Бесаме, конспектов куча, нас ожидает сегодня бессонная ночь. Бесаме, что мы получим! Чем я могу тебе милый, любимый помочь! Раньше давали стипендии с тройками, были деканы добрей. Жили студенты беспечно и с двойками, жизнь их была веселей…”. Ходил в народе и другой вариант, где припев звучал так: ”…Клятвы напрасны, мольбы бесполезны, ты не волнуешь меня. Ты не одна улыбалась мне нежно страстной любовью горя”.

В исполнении Ружены Сикоры звучали и другие известные тогда песни, например ”Где ты”: "Ночь пришла весенняя, скрылось всё вокруг. Снова с нетерпением жду тебя мой друг. Где ты, где ты, где ты, друг любимый мой? Буду до рассвета я встречи ждать с тобой…”.

Кроме перечисленных, была очень модной песня "Домино”: "Домино, Домино, будь весёлой, не надо печали. Домино, Домино, нет счастливее нас в этом зале. Ты всегда со мной, ты любимый мой. Домино, Домино, слышишь, счастье стучится в окно…”.

В нашем классе многие девочки, в том числе и я, хорошо пели и знали много песен. Но самой лучшей певуньей по общему признанию была Люся Грачёва, обладательница звонкого голоса очень красивого тембра. Люся была невысокой блондинкой с голубыми глазами и точёной фигуркой. Она могла бы стать певицей не хуже наших признанных звёзд эстрады, но в те давние времена для обитательницы окраины провинциального города эстрадная карьера была почти несбыточной. Кроме таланта требовались амбиции и удача. В дальнейшем Люся после семилетки поступила в педучилище на отделение дошкольного воспитания. Однажды, когда я уже работала в школе, она неожиданно нашла меня, заняла пять рублей, что в те времена было не пустячной суммой, и навсегда исчезла из моей жизни.

Окончание следует...